РОССИЯ БУДУЩЕГО: ШАГ ЗА ШАГОМ
Written by Борис Кретов
Изучение российского политического процесса нельзя начинать ни с Октябрьской революции, ни с XIX в., ни со времен Петра I. В истории всех государств преемственность пересиливает новшества, и самые радикальные цели при их осуществлении на практике должны увязываться с унаследованной средой, включая и старые идеи.
Как и много веков назад, опять на устах политиков вопрос: “Местная или центральная власть?”
Отсталость России, сделавшая ее сильно уязвимой для революции, во многом объясняется условиями неограниченного самодержавия и подавления местной, личной инициативы. И корни этого уходят в Киевскую Русь, когда великие князья водили вниз по Днепру караваны торговых судов в Византию. Правителям, мечтавшим централизовать государственную власть, всякая независимая деятельность представлялась опасной. Процесс создания единого государства шел путями сложными, по словам Николая Карамзина, через “бесчисленные драки Княжеская”, междоусобную борьбу.
Во второй половине Х — первой половине XI в. государственность на Восточно-Европейской равнине, несколько раз перед этим сметаемая волнами азиатских кочевников, сумела выстоять против Степи. Иван III успешно проводил во второй половине XV в. политику укрепления государственной власти, собирания национальной территории вокруг Москвы. С созданием единого русского государства формировался центральный и местный аппарат власти, параллельно оформлялись права сословно-представительных учреждений. Центральная государственная власть того времени была не в состоянии доходить до каждой отдельной личности; исполняя свои функции, она опиралась на общины крестьян, горожан, дворянские землячества, церковные корпорации. XV век в мировой истории знаменует конец Средневековья и начало Нового времени.
Три катастрофы пришлось пройти за долгие века русскому народу. Первая катастрофа — гибель Киевской Руси. Под катастрофой мы понимаем крах единства, интеграции общества, его распад, которому сопутствуют ожесточенные столкновения в рамках как целого, так и составляющих его частей, неспособность государства сдержать нарастающую дезорганизацию социально-политической жизни. Катастрофа происходит тогда, когда власти не удается сохранить основы собственного существования. Она случилась в первый раз при переходе древнерусского государства от вечевого, соборного идеала к авторитарному идеалу. В результате удельная Русь распалась. Если древнерусская государственность строилась на основе веча, своего рода собора, то новая русская государственность авторитарного типа — на базе удельной вотчины, самостоятельного и обособленного княжества. Только в XIV в. Иван I приступил к собиранию земель под властью Москвы. Страна превращалась в один громадный удел. Тем не менее в XV и до половины XVI в. оставался незыблемым принцип совместного управления первого лица и “князей и бояр”. Боярская дума принимала все важные решения по правилу: “Царь указал, а бояре приговорили”.
На протяжении XVI-XVIII вв. не поощрялась местная и личная инициатива. Решительным образом искоренял самостоятельность во взглядах и действиях аристократов Иван IV. Среди крестьян удушение инициативы стало следствием их зависимости от помещиков и практики передела земли “миром”. Даже те, кто уходил в город, зачастую вступали в артели, где труд и оплата были общими. Бюрократический аппарат по мере своего развития также стремился сдерживать местную инициативу и запрещать всякую деятельность, которая казалась слишком независимой. В то же время Иван Грозный признавал, что дума является необходимым посредником между ним и народом, и даже ему не удалось избежать резкого конфликта между консервативной организацией и своим желанием сделать ее более управляемой на путях усиленного авторитаризма. Ведь каждый боярин тяготел прежде всего к местным интересам, поэтому развивалось местничество. Бояре XVII в. говорили: “За места наши отцы помирали”.
Как же сходны те далекие удельные ситуации с ситуациями нашего времени! Народные депутаты, отстаивая интересы своих регионов, проявляют в парламентских схватках такую энергию и стойкость, каких у них иногда не хватает для защиты интересов общей государственности. Урок истории не идет впрок.
Вторую катастрофу — Великую смуту России пришлось пережить на рубеже XVI-XVII вв. После смерти Ивана Грозного слабое правление царя Федора (конец XVI в.) сопровождалось серией грозных бунтов. Народные массы, находившиеся во власти частных, локальных интересов, нанесли жестокие удары обществу и государственности. Между приближенными царя происходили столкновения.
Предотвратить крушение государства пытался способный и гибкий правитель Борис Годунов (1598-1606). Он многое сделал, чтобы оттеснить бояр, укрепить единовластие и обрести поддержку народа. Царь старался смягчить мощный натиск вечевого потока, несколько облегчил тяготы в борьбе с произволом, за правосудие и в защиту слабых. Но на страну обрушился невиданный голод. Будто по наваждению, царская помощь голодающему населению не встретила сочувствия. В народной среде ходили слухи о приходе другого “природного царя”. Ложные обвинения в адрес царя обрели реальные очертания в самозванцах, авантюристах. Борис практически оказался бессильным перед стихией массового сознания, активизацией локальных антигосударственных интересов.
Всеобщая безответственность, разрушительные восстания и бунты привели к развалу общества и Московского государства. Бедствия Смутного времени не поддаются описанию. Треть населения погибла в Смуте и от голода. Государство пало вследствие массового возмущения (восстание Иван Болотникова (1606-1607), бунты местничества), превращения власти в глазах народа в воплощение зла.
В 1917 г. произошла третья катастрофа. Отчаяние россиян, порожденное пережитыми ужасами Первой мировой войны, психологически компенсировалось безумными надеждами на возвращение “золотого века”. Десятилетия спустя стало ясно, что так называемое освобождение народа от гнета не создало самоуправляемого общества.
Знаменательным событием для России в 1917 г. явилась Февральская демократическая революция. Одни считали ее неспетой лебединой песней демократии, задушенной в зародыше большевиками, другие — лишь предвестником Октября, не имеющим шансов на развитие. Но Февральская революция заслуживает пристального внимания хотя бы потому, что Россия снова переживает переходный период, закономерности которого так или иначе сходны. Представляется, что тогда была реальная возможность консолидации основных сил революции для решительного проведения реформ с опорой на большинство народа и в его интересах. Коалиционное правительство, поддерживаемое Советами и большинством партий, имело шанс ввести революционный процесс в конструктивное русло. Этому вряд ли могли помешать малочисленные радикальные группы анархистов и большевиков. Но Временное правительство показало нежелание и неспособность выполнить задачи демократической революции, оно лавировало и теряло время, поэтому неизбежно подошло к моменту, когда встала дилемма: “или диктатура Корнилова, или диктатура большевиков”. Раскол российского общества, как известно, закончился последней. Лидер партии кадетов П. Милюков отмечал, что русская революция не была бы революцией, если бы она остановилась на первой стадии и не дошла до крайностей.
Можно согласиться с мнением, что революционная ситуация в марте-октябре 1917 г. во многом напоминает ход событий после августа 1991 г., когда был потерян темп преобразовательного движения и допущены серьезные просчеты. Этим воспользовались радикальные политические силы, оказывая давление на власть и раскачивая “народную” лодку. Немало политиков жаждут любой ценой победить “врага”, то ли в “красно-коричневом”, то ли в “коммунистическом” обличье. На деле же враг — инакомыслие, борьба с которым уже вызвала призрак диктатуры и справа, и слева.
Как и в 1917 г., самую разрушительную работу выполняют силы, политизирующие народ, стравливающие одну его часть с другой по социальному, национальному либо идеологическому расчету. История вновь напоминает, что правительство гибнет, если не имеет собственной устойчивой социальной основы, не получает поддержки производителей и предпринимателей.
Игнорирование трагического опыта большевизма и других политических сил открывает возможность новой катастрофы. Остается все же надеяться на здравый разум народов, который предотвратит переход России через опасный порог, а также на трудовую этику, на развитие предприимчивости и предпринимательства.
Сегодня в качестве ориентиров для политики реформ нам в основном предлагают, как при Петре I или в 1917 г., страны Запада. Правда, есть и такие сторонники преобразований, которые советуют использовать опыт стран Востока: Японии, Китая, Южной Кореи. Однако во всех случаях, за редким исключением, за основу для подражания вновь берутся те аспекты общественного развития, которые в жизни других стран отходят в прошлое.
Модернизация в России в конечном счете должна создать условия для постиндустриализации (т. е. постмодернизации). В противном случае она теряет смысл, поскольку не решает на современном уровне ни одной из возникших перед Россией проблем. Стратегия российского обновления должна ориентироваться на то, чтобы работать на опережение, учитывая не сегодняшний, а завтрашний день мировой науки и техники, социокультурного прогресса и политических структур. Только та страна в условиях целостного и внутренне взаимосвязанного мира может рассчитывать на высокое качество жизни своего народа, которая, по крайней мере по нескольким видам современной продукции, стоит на передовых рубежах научно-технического прогресса вровень с конкурентами или даже опережает их.
Очевидно, что осуществление модернизации и тем более постмодернизации России возможно лишь в течение нескольких десятилетий. Оно предполагает работу по меньшей мере двух-трех поколений людей. Нужно осознать, что в первую очередь России предстоит провести позднеиндустриальную модернизацию, что соответствует задаче стабилизации, и одновременно укрепить существующие заделы в области высоких технологий, которые уже в ближайшем будущем могли бы обеспечить прорыв России на мировых рынках и стать основным источником валютных поступлений, необходимых для реконструкции остальной промышленности и расширения потребительского рынка.
Основная трудность постиндустриализации нашей страны заключается в том, что в России нет или почти нет ее социального субъекта, который бы осознавал до конца и свои собственные интересы, и сам процесс становления постиндустриального общества в развитых странах. Социальная структура российского общества в целом неблагоприятна для постмодернизации. В постиндустриализации России непосредственно заинтересовано лишь меньшинство населения — те социально-профессиональные группы, которые одновременно могли бы стать ее субъектами: наиболее образованная и квалифицированная часть научно-технической и гуманитарной интеллигенции, сосредоточенной в гражданских сферах, в частности, в фундаментальной науке, давно уже ориентирующаяся в своей работе на мировые стандарты, но не получающая признания в стране; интеллигенция, высококвалифицированные рабочие и технократы из той части ВПК, которая способна по своему техническому и интеллектуальному потенциалу успешно конкурировать на мировом рынке высокотехнологичной продукции и стать вместо нефтегазодобывающего и лесного комплекса основным источником валютных поступлений страны; узкий слой высококвалифицированных рабочих гражданских отраслей производства, часть предпринимателей и фермеров, представителей банковских кругов, особенно вышедших из рядов научно-технической интеллигенции (“предприниматели-доценты”); офицерский корпус, прежде всего тех родов войск, где используется новейшая техника и где постоянно ощущается нехватка квалифицированных специалистов, т. е. та часть вооруженных сил, которая в перспективе должна составить костяк кадровой, профессиональной армии.
Учитывая то значение, которое для многих людей имеют их предприятия, где они проработали не один десяток лет, субъектами позднеиндустриальной модернизации в принципе являются не только конкретные социально- профессиональные группы общества, но и сами крупные предприятия и научно-производственные объединения, в основном выпускающие продукцию для конечного потребления (предметы личного потребления, в особенности длительного пользования, продукцию машиностроения и т. п.). Роль субъектов модернизации могут и должны играть финансово-промышленные группы. Важные шаги к созданию таких групп в России были сделаны в конце 1993 г. Учитывая опыт зарубежных стран, в частности Франции, государство должно активно поощрять продвижение такими группами на мировые рынки товаров средних (индустриальных) и высоких технологий.
Очагами постмодернизации России должны стать технокультурополисы, где есть социальные субъекты постмодернизации, расположены учебные заведения и крупные научные центры, существует целая система научных исследований и опытно-конструкторских разработок, налажены транспорт и коммуникации, сложилось соответствующее характеру труда качество жизни их жителей и, наконец, установлены прочные связи с индустриальными предприятиями — потребителями “интеллектуального продукта” технокультурополисов. Потенциально уже сейчас в России технокультурополисами являются основные культурные и научно-индустриальные центры страны (Москва и Московская область, Санкт-Петербург, Нижний Новгород, Самара, Саратов, Челябинск, Екатеринбург, Новосибирск, Томск, Красноярск, Иркутск, Хабаровск и некоторые другие города), а также центры ВПК, где сосредоточено высокотехнологичное, наукоемкое производство, типа подмосковных Болшево и Зеленограда, Арзамаса-16.
Важную роль в российской модернизации должно сыграть государство. Не только потому, что это соответствовало бы и сложившейся структуре экономики, российским традициям, но и потому, что частное предпринимательство в России еще слишком слабо, к тому же нередко имеет криминальную окраску, а сами государственные предприятия слишком инертны, чтобы на них целиком положиться в деле радикального обновления экономики страны. Государство в России, поощряя частную и коллективную инициативу, должно выступить гарантом политической стабильности и порядка, без которых никакая модернизация, особенно в сильно люмпенизированном обществе, невозможна. Оно должно стать инициатором целого ряда широкомасштабных научно-технических и социально-экономических программ по основным направлениям модернизации и постмодернизации по примеру программы Европейского Совета ESPPIT или японской по созданию ЭВМ пятого поколения, стимулируя госпредприятия и частный бизнес к участию в их реализации.
В настоящее время, когда к реальной модернизации Россия еще не приступила, ей необходима авторитарная власть. И дело даже не в том, что становление рыночного хозяйства нуждается в “сильной руке”, а переход от тоталитарной системы к демократии будто бы требует некоего промежуточного варианта в виде авторитаризма. В конце концов после Второй мировой войны и Германия, и Италия перешли от тоталитаризма к демократии и нормальной рыночной экономике без особых промежуточных стадий. Присутствие на их территориях оккупационных армий западных стран было хотя и важным, но отнюдь не решающим фактором такого перехода. На наш взгляд, необходимость авторитаризма в России обусловлена характером российского общества, тем, что ему предстоит перейти от состояния, в котором сильны черты традиционности и добуржуазных общественных отношений, к рыночному хозяйству и гражданскому обществу. Это означает глубокую ломку и преодоление сопротивления со стороны старых общественных структур и старого общественного сознания. Отсюда и вытекает особая роль государственных институтов, которым надлежит политическими и правовыми средствами сломить это сопротивление.
Итак, в России в обозримом будущем не стоит вопрос “демократия или авторитаризм?” Вопрос стоит по-другому: какого типа авторитаризм будет в России?
Необходимость модернизации требует установления в России авторитарного режима либерально-технократического и одновременно патриотического толка, который возьмет на себя миссию политического и правового гаранта подлинного обновления России. Без сильной, даже жестокой власти не удастся одними экономическими средствами обуздать мафиозные кланы, покончить с разгулом чиновничьей коррупции, призвать к порядку люмпенов. Подобный авторитаризм (“просвещенный”), охраняющий условия для развития гражданского общества, открытый для новаций и постепенной демократизации, может стать гарантом действенной альтернативы отсталости страны и хаосу. Но в первую очередь он должен опираться на заинтересованные в модернизации социальные слои и только по мере ее продвижения вперед расширять свою социальную базу.
Для своего успеха модернизаторскому авторитаризму надлежит формировать идейно-политический консенсус в обществе, как это делалось в новых индустриальных странах. Причем, речь идет, конечно, о консенсусе по ключевым проблемам развития страны, национальным интересам, общественной и государственной безопасности. Такой консенсус необходим как внутри деловой, интеллектуальной и политической элиты, так и между элитой и всем обществом, основными социальными группами. Он может быть выражен и достигнут путем выборов (президентских, парламентских и местных), с помощью опросов общественного мнения, референдумов по наиболее важным вопросам государственного устройства. Другими словами, консенсус должен обеспечивать обратную связь между обществом и государством, чтобы государство могло вносить нужные коррективы в свою политику модернизации, ни в коем случае не отступая от стратегического курса.
Россия нуждается в духовном обновлении, в своего рода революции сознания, без которой любые перестройки в обществе будут либо отвергаться основной массой людей, либо приобретать самые несуразные формы. Принимая во внимание, какую роль в жизни российского общества всегда играли идеология, духовное начало, ожидать полной деидеологизации общественного сознания было бы просто наивно. Как показывает опыт догоняющей модернизации новых индустриальных стран, их правящие круги учитывали значение идеологии в деле социально-экономических преобразований и отнюдь не ратовали за деиделогизацию. России также нужна идеология модернизации — синтетическая, прагматическая, открытая новациям, выполняющая конструктивную роль. По существу, это должна быть неоконсервативная идеология, если учеть ту социальную функцию, которую выполнила идеология неоконсерватизма в ходе постиндустриализации названных выше стран.
Неоконсервативная идеология модернизации позволила бы примирить умеренные фланги трех обозначившихся в России идейно-политических течений: либерального, социалистического и национал-патриотического. Поскольку стремление к социальной справедливости стало своего рода традицией российского общественного сознания, под знаменами неоконсерватизма в нынешних условиях есть место приверженцам демократического социализма, сознающим, что социальная справедливость может быть обеспечена только на базе экономической эффективности, недостижимой без преодоления наследия советской системы. Под эти знамена могут встать и либералы-прагматики, понимающие, что самый верный путь к торжеству либеральных принципов лежит через последовательные реформы, а не через “либеральный обвал”, чреватый социальным взрывом и “африканизацией” России. В лоне неоконсерватизма могут обрести себя и патриоты-демократы (демократы-государственники), выступающие за укрепление государственности и восстановление ряда традиционных ценностей (семья, нравственность, долг, патриотизм) в сочетании с ценностями демократии. Фактически неоконсерватизм в условиях России мог бы выполнить роль центристской идеологии, обеспечивающей в обществе идейно-политическое согласие по ключевым проблемам стратегии модернизации и национально-государственным интересам, столь необходимое для успеха преобразований.
Полный текст статьи читайте на http://rospil.ru/rusology/rusology_3/10.htm
